«Писатель одной темы» — в большой литературе это звучит как приговор. Для всех, кроме Алеся Адамовича. Потому что его темой от начала и до конца была война — та самая Великая Отечественная, пролегшая страшным кровавым пятном, пролившаяся реками материнских слез и трудового пота, звучащая разрывами снарядов и заводскими гудками от белорусских границ до дальневосточного побережья, от Мурманска до Феодосии, от вмерзающего в снега блокадного Ленинграда до ледяного порта Диксон, самого северного форпоста Советского Союза. Нам сегодняшним трудно понять и представить масштабы народного бедствия, обрушившегося на страну в 1940‑е. Она была огромной, эта война. И нескончаема в нашей литературе эта тема.
3 сентября мы отмечаем 95‑летие Алеся Адамовича. Правда, в реальности родился писатель на год раньше, 2 августа 1926 года: мать подправила его метрику, чтобы немцы не угнали сына в Германию в числе сотен тысяч «остарбайтеров» — бесправных славянских рабов для представителей «высшей расы». Так навсегда и осталась в его паспорте новая дата и второй день рождения.
Детство провел в поселке Глуша Бобруйского района. Отец — доктор, мать — фармацевт, дядя — учитель: сельская интеллигенция. Неудивительно, что полюбил чтение, не мыслил себя без книги. Отец в 1940‑м поступил на военную службу, на фронтах Великой Отечественной находился с первых дней войны, которую окончил в звании подполковника медицинской службы. Семья — мать и сыновья — осталась в оккупации. Осенью 1941‑го они были уже активными участниками Бобруйского антифашистского подполья. Сперва связной, а потом и боец: Алесь Адамович вступил в партизанский отряд имени Кирова, когда ему было 15 лет, и воевал в нем с 3 марта 1943‑го. Мать, собирая его перед уходом в партизаны, положила в сумку хлебную буханку — юноша заменил хлеб на томик Пушкина… В одном из боев с фашистами отряд был уничтожен почти полностью. Адамовичу удалось выжить, но после этого его отправили на Алтай по командировке Центрального штаба партизанского движения: в городе Лениногорске жила в эвакуации его родная тетя.
Вернувшись в освобожденную Беларусь в 1945‑м, он экстерном сдал школьные экзамены, поступил на филфак БГУ, в 1953‑м окончил аспирантуру и начал наконец публиковаться. Сперва как литературный критик, а потом и как прозаик, потому что пережитое в военные годы неминуемо должно было переболеть, перебродить и затем выплеснуться на бумагу. Первой художественной книгой стала «Война под крышами», опубликованная в журнале «Дружба народов» в 1960‑м, которая три года спустя продолжилась романом «Сыновья уходят в бой». Десять лет спустя по партизанской дилогии Адамовича режиссер Виктор Туров снял на «Беларусьфильме» две одноименные художественные картины. Песни написал Владимир Высоцкий (в фильме звучит его хрипловатый баритон), он же снялся в одном из эпизодов.
«У войны не женское лицо. Но ничто на этой войне не запомнилось больше, резче, страшнее и прекраснее, чем лица наших матерей» — так начинает Адамович роман «Война под крышами», о котором позже скажет: «Если мне что и удалось, то это потому, что прежде эту книгу мать написала собственной жизнью».
И дальше он осознанно, сквозь боль, сквозь самые мучительные воспоминания продолжает эту тему, четко понимая: он должен, обязан все это произнести, потому что сухие строки протоколов — для архивистов и юристов, а подлинной силой обладает именно художественное слово. Партизанская тема, как и геноцид белорусского народа со стороны оккупантов, продолжается в «Хатынской повести».
«Выявил, поднял, показал одну только крупицу правды, каплю с того, что увидел, понял, а бездонный океан народной, огненной, хатынской памяти остался там же, неслышимый, невидимый миру…»
Книга легла в основу фильма Элема Климова «Иди и смотри»: пепел сожженных стучал в сердце; виденное своими глазами, услышанное в рассказах выживших не давало спокойно спать. Над сценарием киноленты Алесь Адамович работал вместе с Климовым и, приезжая на съемки, выступал как второй режиссер.
В 1971 г. Алесь Адамович дописал «Хатынскую аповесць». И хотя произведение имело положительные отзывы, сам писатель переживал: «Выявил, поднял, показал одну только крупицу правды, каплю с того, что увидел, понял, а бездонный океан народной, огненной, хатынской памяти остался там же, неслышимый, невидимый миру…» Впереди был труд над книгой «Я з вогненнай вёскі»
После «Хатынской повести» Адамович вместе с Янкой Брылем и Владимиром Колесником берется за страшный труд — документальную книгу «Я з вогненнай вёскi…», собирая по Беларуси рассказы выживших жителей сожженных деревень, тех, что сейчас мы зовем «сестрами Хатыни». Книга, переведенная на десятки языков, потрясла мир: ее читали на всех континентах, ужасаясь фашистским зверствам.
К теме партизанской борьбы, как и к теме геноцида белорусов захватчиками, Адамович обращается постоянно, из раза в раз, во множестве других произведений. Даже когда пишет о любви, память об ужасах войны говорит в его героях настойчиво и явно. Скрижали невинно убиенных и списки их палачей — именно так писатель делит мир: «Да, много их — списков, свитков, которые можно увидеть и которые видеть невозможно, и никто никогда не увидит. Бессчетно много, но и их время раскладывает лишь на две стороны: все, кем жизнь жива, и — палачи, губители жизни. В каком списке, такую жизнь и прожил. Другой не будет. И списков только два, сколько бы и какие бы хитрецы ни сочиняли их».
«Каждый, кто пишет, знает тот главный толчок в жизни, который сделал его литератором. Для одних это была революция, гражданская война. Для меня и многих моих одногодков — Отечественная война и XX съезд. Два толчка — два «эпицентра». Без второго и о войне рассказывали бы по-другому. Или вообще не рассказывали бы».
Нет другой правды, нет и не может быть, а кто ищет «полутона» и «нюансы», тот пусть пойдет в музей истории Великой Отечественной войны: там, вынесенные с пепелища, хранятся для потомков свидетели чудовищных преступлений — обугленные хатынские бревна. Врос в них навек черный, жирный пепел — все, что осталось от замученных, спаленных живьем людей. Прикоснешься к ним — и бьет по ушам долгий, страшный, неслышимый крик.
Сердце, обожженное страданием, гораздо чувствительнее к чужим горестям. И Адамович обратился к теме, пугавшей и терзавшей его не меньше, чем огненная купель, выпавшая на долю белорусов, — к ленинградской блокаде. Самим собой назначенный долг — нести в мир правду о фашизме — ведет писателя в город на Неве. Как неловко было ему обращаться к ленинградским писателям, ища соавтора: вроде как вторгаться на территорию чужого горя. И все же соавтор нашелся — знаменитый ленинградец Даниил Гранин. 872 дня блокады Ленинграда в воспоминаниях и дневниках, 200 рассказов свидетелей, 4000 страниц, ужас и отчаяние в каждом слове… Каких душевных сил стоила писателям эта работа, можно только догадываться: авторы не сочли возможным жаловаться и требовать сочувствия. Адамович писал о «Блокадной книге»:
«Да, тайны эти и глубины часто таковы, что их лучше бы не видеть и не знать. Но если столько людей их видят неотступно, несут в себе через десятилетия, разве имеет право литература отворачиваться?»